PROFILBARU.COM

Ме́рские ста́ны и во́лости — поздние административные единицы Русского царства, названия которых сохранили дорусские названия или содержащие основу «мер» и, предположительно, связаны с их населением^[1], мерей, финно-угорском народом (племенем), проживавшем в Верхнем Поволжье и ассимилированном славянами в эпоху Киевской Руси^[2]. Считается, что в их названиях отражены этноним мери и другие её ойконимы. «Мерские станы» с начала исследований мерянской проблематики использовались для определения границ расселения мери^[1]. Рядом авторов предполагается, что на территории «мерских станов» сохранялись локальные группы мерян вплоть до XVI—XVIII веков^[2]. В то же время историография не предоставила доводов в пользу существования «мерских станов», кроме созвучия названий^[3].

Гипотеза

В историографии «мерские» станы помещаются в Переславском, Костромском, Кашинском, Унженском и Кинешемском уездах. Все эти станы отмечены на карте финно-угроведа А. К. Матвеева. Согласно гипотезе, основой их именования стали языковые и этнографические особенности жителей этих мест, которые длительное время избегали древнерусского влияния^[4].

В 1863 году статистический комитет МВД опубликовал «Список населённых мест Владимирской губернии», в предисловии к которому редактор выпуска М. Раевский писал, что «ещё в XVI столетии часть восточной стороны Переславского уезда звалась Мерским станом». А. С. Уваров отмечал Мерский стан, но не к востоку, а к западу от Переславля по реки Кубри, где находятся села Мередово и Мериново и деревня Мервиново, согласно исследователю, указывающие на мерю. Краевед В. А. Самарянов в статье 1875 года указал на существовавшие, по его мнению ещё «три более или менее обширные Мерские стана или волости»: Мериновская волость в Кинешемском уезде «недалеко от реки Меры», встреченные краеведом в епархиальных делах XVIII века, Мерский стан к западу от Костромы у слияния рек Костромы и Волги и «Мерский стан» в Унженском уезде. Поскольку актах о стане как таковом информации нет, Самарянов фактически является первым, кто ввёл термин «мерский стан» не как название конкретной административной единицы, а в качестве родового понятия. Однако его труд не претендует на научность выводов^[5].

Историк М. К. Любавский писал об «островах», «остатках инородческих племён» на заселяемых славянами территориях, которые сохранялись после XII века ещё «долгое время» и были зафиксированы в позднесредневековых актах. Он связывал «большое число отдельных селений и особенно показательных в данном случае целых местностей, волостей и станов» с «самостоятельными, не заимствованными от рек, озёр и урочищ не русскими названиями», произошедшими «несомненно, от инородческих местных обществ», которые «прослоились» русскими поселенцами и постепенно обрусели^[6].

В издании в 1961 года Е. И. Горюнова писала, что, согласно письменным и археологическим источникам, обрусение мери проходило неравномерно. На окраинах «долго еще сохранялись островки с населением, говорившим на мерянских наречиях, это отразилось и на административном районировании б. Владимирской и Костромской губернии». Автор вслед за Любавским и его предшественниками доводила существование этих гипотетических «островков» до возникновения административного деления, зафиксированного в XVI—XVIII веках. Согласно П. Н. Третьякову, после раскопок Уварова, которые вызвали интерес к мере, «были произведены поиски следов ее в местных архивах. При этом выяснилось, что о мере здесь помнили вплоть до XV—XVI вв. Обнаружилось также, что некогда, в XIII в., а может быть, и раньше, некоторые районы, населённые мерей, были выделены в особые территориальные единицы». Существование «островов» мери, по его мнению, «подтверждается историческими сведениями последующих столетий, тоже указывающими на то, что в восточной части Волго-Окского междуречья и за Волгой долго сохранялись местности, занятые мерей, точнее сказать, её обрусевшими потомками» — «некоторые из станов, известных по документам XIV—XVI вв., получили свое наименование от этнонима «меря». Они назывались Мерскими станами»^[7].

В. В. Седов сравнивал с «мерскими станами» предполагаемые им остатки племён дьяковской культуры, существовавшие в предшествующие периоды^[8].

Крупный археолог-финно-угровед Е. А. Рябинин, как и Горюнова, использовал связанные, согласно Самарянову, Любавскому и Третьякову, с мерей костромские топонимы для того, чтобы обосновать предположение о «костромской чудской группировке», которая входила в мерянский племенной союз. В то же время учёный ссылался на мнение лингвиста А. И. Попова, согласно которому «за подлинно мерянские названия могут быть из всех имён сосчитаны только „Меря“ и „Мерьская“(-ский)», что, по мнению Рябинина, относится и к костромским «мерским» топонимам. Археолог приводил примеры «финно-угорских коллективов, оказавшихся вне зоны начальной древнерусской миграции и ещё длительное время сохранявших свою этническую самобытность» в районах, где «имелись все условия для длительной консервации местных традиций»^[9].

«Мерские станы» составляют треть указанных в научной литературе русских этнотопонимов, которые производны от этнонима меря. Финно-угроведом А. К. Матвеевым они были сведены на карте с целью установить лингвоэтнический ареал мери и выявить топонимы мерянского происхождения. В. Н. Седых, касаясь вопроса взаимодействия мери и славян «в разных микрорегионах с разной интенсивностью», писал об «упомянутых в поздних средневековых источниках „мерских станах“»^[1].

В выпусках «Археологическая карта России» Ивановской (1994) и Костромской (1999) областей говорится о «мерских станах» как о «мерянских, то есть заселённых мерей» по свидетельству документов XVI—XVIII вв., островках финно-угорского населения, существовавших и в XVI—XVII вв., сохраняя «немало своеобразных черт в культуре, быте и языке»^[4].

Критика

По мнению А. Е. Леонтьева, эти станы «восходят к поселениям финского населения, вытесненного со своих исконных земель и вынужденного осваивать новые жизненные пространства». В своей основополагающем для современной мерянистики работе Леонтьев, указав на отсутствие в «мерских станах» и волостях дорусских и ранних древнерусских памятников, расположение их рядом с плотно заселёнными русскими районами и бывшими мерянскими землями у берегов озёр, а также непригодность для пашенного земледелия, писал о предположительно масштабном процессе переселения или вытеснения мери. В то же время он отметил, что эти станы и волости «обычно рассматриваются как местности, заселенные потомками мери, хотя ни исторических, ни археологических твердых обоснований этой гипотезы пока не выдвинуто»^[1].

С. В. Городилин писал, что М. К. Любавским была развита историографическая традиция: ранее названия, предположительно связываемые с мерей по причине своего схожего звучания использовались для гипотетического определения границ мери; начиная с Любавского, названия, связываемые с мерей по-прежнему гипотетически, послужили основой умозрительных предположений о длительном сохранении мери в древнерусском окружении^[6]. Утверждение о иноязычности трёх предположительных мерских станов «на глухих окраинах б. Костромской губернии» у Горюновой никак не обосновано. Утверждения П. Н. Третьякова не проверялись авторами, на которых он ссылается, и им самим^[10].

Городилин отмечает, что историография не предоставила доводов в пользу существования «мерских станов», кроме созвучия названий. Не выявлены языковые и этнографические отличий жителей этих территорий, нет подтверждений в данных археологии и особенностях топонимики. Остаётся не уточнённым местоположение этих станов и происхождение их названий. Леонтьевым было показано, что древнерусские села не обтекали территории, обжитые мерей, а, напротив, тяготели к ним, нередко сохраняя прежние финские названия. По мнению Городилина, этим ставится под сомнение сама возможность связи дорусских топонимов с «островами» субстратного населения, которое было окружено древнерусским. Маловероятной является масштабная консервация в прилегавших к крупным городам отдельных пригородных станах следов этнического субстрата, существенно отличавших бы их население от соседнего вплоть до XV—XVI веков. Станы сложились в конце XV – начале XVI веках, в основу их названий легли имена местных водоёмов, рельефа, сёл и погостов, а не этнографические особенности жителей. Гидронимы на мер-/ер- распространены вплоть до Балтики; лингвист В. Н. Топоров приводил ряд их балтских параллелей^[3].